126 украинских женщин находятся в российском плену, 80 из них — гражданские. Это последние данные министерства реинтеграции Украины. Журналисты «Настоящего Времени» поговорили с освобождёнными из плена украинками Викторией Андрушей и Людмилой Гусейновой.
26-летнюю Викторию, учителя математики и информатики, обменяли 22 сентября 2022 года. В плену она пробыла полгода.
61-летняя Людмила вернулась домой в рамках большого обмена 17 октября 2022-го. Её удерживали более трёх лет.
Виктория и Людмила рассказали, в каких условиях находились в плену.
Виктория Андруша: 27 февраля 2022 года российские военные уже были на территории нашего села [в Черниговской области]. И так случилось, что уже в начале полномасштабного вторжения я из города переехала в село к своим родителям. Россияне начали проводить обыски по домам. Они зашли в дом к моим родителям. И там нашли мой мобильный телефон, на котором было сделано фото и видео их техники.
Людмила Гусейнова: Меня арестовали на оккупированной территории в городе Новоазовске. Это случилось 9 октября 2019 года. Просто остановилась на улице, рядом машина. Они выскочили, впихнули меня в тот автомобиль. Повезли домой, провели обыск, нашли украинские книжки, украинский флаг, надели мешок на голову и повезли дальше.
Виктория Андруша: Они просто говорили, что у тебя статус «наводчицы»: наводчица, корректировщица. И вот конкретно людей с таким статусом они ненавидели больше всего.
Виктория Андруша: Начиная с первого дня моего пребывания на территории России было так, что вы должны выучить гимн России. На гимн они прямо молились там. Не дай бог, ты где-то слово не так скажешь, тихо споёшь или ещё что-то. Они могли там сказать: «Полдня пойте». Мне надоело петь вот эти их песни. В первую очередь были «День Победы», «Катюша», «Русская земля». Особенно меня раздражала их песня «Дядя Вова». Это восхваление Путина, это просто что-то с чем-то было. Были моменты, когда они заставляли учить стихи. И один из таких стихов называется «Простите нас, родные россияне».
Людмила Гусейнова: Везли меня в Донецк с мешком на голове. И я не знала вообще, куда везут и что будет. Когда туда привезли, принудили там раздеваться. Когда начались издевательства и меня кинули уже в ту камеру, разрешили снять мешок, девушка сказала, что это за место. Я узнала, что это «Изоляция».
Людмила Гусейнова: Я не имела права садиться или ложиться с шести утра до 10 вечера. Очень пекущие лампы, они были рядом, на близком расстоянии от моих нар. И это просто выжигало глаза до жути. И первые четыре дня, что я слышала, это страшные крики. Я только молила бога, чтобы это не были крики моих родных. Это было для меня самое страшное.
Виктория Андруша: Глаза у нас были завязаны, руки связаны. Они просто ставили нас на колени и говорили: «Мы вас сейчас расстреляем». Когда мы уже конкретно приехали в СИЗО, то там все проходили процесс «приёмки».
Виктория Андруша: Человека выводят в коридор, где нет камер, где все, скажем так, для них свои. Никто не будет возражать. И там просто происходило избиение человека настолько, насколько они считали нужным. Это было использование электрошокера. И это притом, что там было около 10–12 человек. Если не больше. [Говорили]: «Ты уже пожила немного, ну всё, достаточно тебе, ты уже попробовала, что это такое. Больше у тебя этого не будет».
Людмила Гусейнова: Было один раз, когда я раньше времени залезла на вторую нару. Где-то за 10 минут до отбоя, потому что просто уже не могла стоять. Спина просто разваливалась. И как только я разделась, открылись двери. Первое, что ты делаешь, — надеваешь мешок. И он начал ругаться, мол, кто тебе разрешил. Сказал, чтобы я слазила. Я говорю, что я не могу, потому что раздета. Он просто взял меня за ногу и скинул на пол, несколько раз ногами избил.
Виктория Андруша: Был момент, когда я говорила, что я уже отключаюсь, я теряю сознание. Они не верили, они угрожали, что мы тебя сейчас заживо сожжём. И я понимаю, что вообще самый больной метод пытки — это сжечь человека заживо. И вот этот огонь, который был около меня, закрытые двери и момент, когда они просто смеются…
Людмила Гусейнова: Были такие дни, что на день давали два небольших кусочка хлеба, очень маленьких. И ты должен этот хлеб как-то растягивать. И вода, и всё. Перловая каша, она как камни была. И они туда примешивали какую-то землю, мышиный помёт, и это невозможно было есть. Я до сих пор не чувствую вкуса еды. Не чувствую чего-то, что бы я хотела такого поесть. К сожалению.
Виктория Андруша: Буквально через день после этой «приёмки» мы должны были раздеться. И на видео показать своё тело и сказать, что нас тут не бьют, нас не обижают, к нам тут нормально относятся. И меня больше всего впечатлила циничность этого врача, которая снимала это всё на видео, когда она просто увидела моё тело и сказала: «А это что? А это где?» Я говорю: «Тут». И она просто стоит и не знает, что сказать дальше.
Людмила Гусейнова: Они угрожали отдать меня на развлечения к боевикам. На втором этаже этой «Изоляции» была казарма людей, которые воевали против нашей Украины. Они чувствуют удовлетворение, когда женщину в возрасте принуждают раздеваться. Они трогают, они щипают, они смеются, они палками где-то трогают или бьют.
Виктория Андруша: Были нервные срывы. Были у некоторых попытки суицида. Они потом ещё давили на то, что, мол, не выдерживаешь, психика слабенькая. И потом ты либо учишься как-то этому противодействовать, не реагировать, или они просто тебя уничтожают как личность.
Виктория Андруша: Были такие моменты, когда я рыдала навзрыд очень жёстко. А потом я сказала, что они не будут видеть моих эмоций. Если я даже и плакала, то я это делала так, чтобы этого не видели сотрудники. Между собой, когда сотрудники говорили, кто-то из охранников сказал: «Она что, каменная?» А потом был такой момент, когда нас просто вывели в коридор и включили видео про Мариуполь, когда показали разбомблённый город, когда показывали детей, которые жили в подвале. Я тогда разрешила этим эмоциям выйти из себя.
Людмила Гусейнова: Первый праздник, первый Новый год. Я уже была в СИЗО в Донецке. Я просто встала около того окна, стояла на той нижней наре, вцепилась в то окно, в ту решётку и давилась слезами. Я уже не могла плакать. Было тяжело. Я почему так надеялась, что на мой юбилей, 60 лет, [освободят]. Но он был там.
Вся камера сказала: «Поздравляем с днём рождения». Они сказали это на украинском языке, они знали, насколько для меня это было важно. Это были такие слёзы благодарности. Какую-то открытку там мне нарисовали.
Виктория Андруша: Когда нас утром будят и говорят: «С вещами на выход». Я девочкам говорю: «А мне это снилось. Помните, я вам говорила, что будет именно так?» Когда мы начинали спрашивать у сотрудников. Большинство были такие суровые, это спецназ, там мужчины, извините, шкафы. И один такой суровый, я так поняла, командир, говорил: «Тихо там, не разговаривайте, молчите». А другой такой подходит и говорит: «Да, да, да. Вы домой [едете]». А мы такие: «Что, серьёзно?» А он такой: «Тссс, только молчите».
Людмила Гусейнова: Я даже не знаю, это как глоток свежего воздуха. У меня, кажется, даже не было каких-то эмоций. Ты просто дышишь. Это свежий воздух, и для меня ассоциация свободы — это свежий воздух. Наверное, потому что у меня его не было три года.
Виктория Андруша: Когда я уже сказала: «Мамуля, я дома». А она такая: «Алло, вас плохо слышно». Я думаю: «Да ладно» (смеется). Я сижу и говорю: «Блин, долбаная связь. Мама, это я». А потом я уже услышала, что мама разрыдалась.
Моя ненависть, вот эта вся злость, она им просто вся воздастся. Если я буду злиться и в себе это держать, то это будет меня уничтожать изнутри. Они все понесут наказание. У каждого оно будет своё. Это просто так не останется.
Людмила Гусейнова: У меня нет ненависти, правда. Потому что я считаю, что самое ужасное, что со мной можно было сделать, — это сделать меня ненавистницей. Я хочу, чтобы была справедливость. Я хочу, чтобы эти люди были наказаны, но чтобы они не мучились так, как мучились мы, что не будет таких издевательств, не будет такого насилия, не будет таких пыток. Но они должны знать, что они будут наказаны.
