Российские военнослужащие, попавшие в плен или пропавшие, официально получают статус «безвестно отсутствующий». Родственники таких солдат узнают о том, что они погибли или попали в плен, от их сослуживцев или из украинских телеграм-каналов, где выкладывают фото и видео с пленными и убитыми. В Минобороны и военкоматах, говорят родственники, им ничего не рассказывают —ни в официальных ответах, ни в личных беседах. Семьи военных рассказали Русской редакции Азаттыка — «Сибирь.Реалии», как самостоятельно ищут пропавших в Украине солдат.
«Ни одного ответа от Минобороны»
— Ищу своего сына Александра Александровича Сухарева уже четвертый месяц. Мы верим, что он жив, потому что официально его смерть нам так и не подтвердили, — говорит Александр Ильич Сухарев из маленького поселка Волчиха в Алтайском крае. — Правда, нам ни в Минобороны, ни в военкомате ничего вообще не сказали. До начала «спецоперации» Саша служил в воинской части 44980, село Сергеевка Приморского края. Он прапорщик, фельдшер. Военный врач.
12 апреля нам позвонил младший сын Максим, брат его родной, они вместе служат. И передал слова Сашиного командира, полковника Богданова. Он рассказывает так: 9 апреля был бой возле села Никольское. Какому-то солдату понадобилась медицинская помощь, вызвали Сашу на БМП. Они с водителем приехали, как он объясняет, проскочили мимо раненого, и на дороге или сбоку дороги машина подорвалась на мине. Так как шел бой, дойти до этого места они не смогли. Но после взрыва Саша вышел по рации на связь и сказал: «Мы подорвались». Больше командир ничего не может сказать. С 9-го числа никаких данных у нас о нем нет.
Через несколько дней Сухаревым знакомые переслали ссылку на пост в соцсетях, где было опубликовано фото с раненым, очень похожим на Александра. В посте утверждалось, что военный лежит в одном из госпиталей Белогорска.
— На фото не только я с матерью, все родственники опознали Сашу. Очень много примет, которые только мы знаем, сходятся. Но откуда эта фотография пошла, мы так и не смогли найти. Подключали местных волонтеров, проверили все госпитали Белгорода, знакомые военные подключились, такого там не нашли. Связывались с Комитетом солдатских матерей, тоже там пытались найти, вроде как одна женщина-медик опознала этот госпиталь с фото. А там нам сказали, что якобы того раненого с фото нашли родители и забрали, — вспоминает Сухарев-старший.
На вопрос об ответах из военного комиссариата и министерства обороны он скрипит зубами:
— Военкомат наш ничего не знает, звонили туда, конечно, в первую очередь. В Минобороны обращался больше 10 раз — ни одного ответа от Минобороны не было! Даже ни разу не перезвонили!
Когда Сухаревы обнаружили в украинских телеграм-каналах документы Александра — фото паспорта, водительского удостоверения, военного билета и СНИЛС, написали заявление в Следственный комитет.
— До 15 июня Южный военный округ должен был дать нам официальный ответ. Сейчас уже месяца полтора или два прошло с того момента, как мы Бастрыкину подали это заявление. Молчок. Написали заявление в приемную Путина, в Комитет солдатских матерей, уполномоченной по правам человека Москальковой, про Министерство обороны уже не говорю (обращаемся очень часто, мягко говоря). Нигде ответа нет, — повторяет Сухарев, пересылая копии минимум двух десятков запросов. — Везде, где только можно, — волонтерские организации, миротворцы, мы уже обратились. Вчера плюнули и сделали запрос украинским волонтерам (во всяком случае они так представляются и обещают помощь в поиске пропавших военных), те вышли на связь, сказали, что он жив, якобы находится в плену в городе Тернополь. Мы попросили у них фото, или видео, или голосовое сообщение, с нас запросили деньги — 200 долларов. Нас все отговаривают, мол, мошенники, не связывайтесь. Конечно, это крайне подозрительно. Наверное, откажемся от такой «помощи», хоть и в отчаянии.
От прямого ответа на вопрос об отношении к войне в Украине Сухарев-старший уклоняется.
— Саша сразу согласился туда [в Украину] ехать, ему виднее. Долг врача — помогать всем раненым. Он до этого в командировке в Индии был, лечил людей, еще раньше в Сирии. Ну, я его расспрашивал: «Как там, сынок? Хуже, чем у нас?» Он толком никогда не отвечал: «Трудно, батя, сложно везде» — вот и весь ответ, — говорит Александр. Он мог остаться на гражданке — на врача выучился еще до армии, но ему понравилось служить — что дисциплина, четкие правила, все строго, он никогда не хотел вернуться в гражданские врачи. И его очень ценили — почитайте только, что о нем пишут пациенты, коллеги.
Сухарев с готовностью пересылает сообщения от коллег, больше похожие на некролог: «Самый лучший, добрый, отзывчивый человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни. Старший брат для новобранцев, при нем чувствуешь себя, как у Христа за пазухой».
Но сами Сухаревы, отец и мать, подчеркнуто говорят о сыне в настоящем времени, не допуская мысли, что он погиб.
— Пока тела нет, надежда есть! И еще важное — ДНК-материал у родных взяли, но среди погибших нет человека с такой ДНК, а значит есть шанс! — повторяет отец. — Село Никольское сейчас находится под российским контролем, Угледар (находится в 96 километрах по трассе от Никольского) под украинским контролем, а дорога, поле, где их подбили, — в серой зоне. Военные говорят, что нет никакой возможности вытащить их оттуда. Мы не знаем, там они сейчас или уже нет. За три месяца так и не смогли они ничего узнать или нам ничего не говорят. У Саши жена и дочка 10 лет, я спрашивал, получают ли его зарплату, — говорит, за март последнее перечисление было, на этом всё.
Младший брат Сухарева до сих пор служит в армии. Отец с явным облегчением говорит, что скоро ему на пенсию и в зону боевых действий он не попадет.
— Максим служит вместе с ним [Александром], он не врач, а занимается беспилотниками. Я так понял, ему нет необходимости быть в бою, он на территории России. Скоро вообще на пенсию выходить, — говорит Сухарев.
«Взяла билет и поехала»
Катерина Ногаева из Бурятии сама поехала искать своего мужа, числившегося пропавшим. Спустя месяц нашла — тело Понтелеймона находилось в одном из моргов Ростова. После этого Минбороны официально признало ефрейтора погибшим.
— Муж отправился к границе Украины 13 января. 11-го эшелоном они уехали, последний раз его видела 5 января, а слышала последний раз — 23 февраля. 3 марта мне сообщили, что он со своими вышел из окружения (я даже не знала, что они туда попали), но все живы. 12 марта о смерти мужа мне осторожно сказали мои родственники, которым якобы передали его сослуживцы. Но официально эту информацию мне не подтвердили. Конечно, я не поверила. Начала сама его искать. Вы подумайте — месяц о нем не было вообще никаких сведений! — говорит Катерина. — Так как тела по факту не было нигде, официально ничего не признавали. Так бы, наверное, и лежал у них в ангаре неопознанным, но я ждать не могла уже больше.
Катерине пришлось уволиться, двоих маленьких детей оставить родителям.
— Люди помогли деньгами, насобирала на билет и полетела для начала в Москву. Потом в Ростов. Месяц по госпиталям ездила. Люди помогали, и на билет насобирали деньги, и на разъезды. До последнего верила, что он жив. Надеялась, что лежит где-то в госпитале без сознания, без памяти... Ведь часто же так бывает, да? — говорит вдова. — Потом уже по моргам. В одном из этих ангаров опознала Понтелеймона. Они все в холодильниках были. Я забрала его. Тогда уже и военные признали погибшим — хоть дали денег на перевозку. Сама бы уже не потянула, стоит это бешеных денег — 200 тысяч! На военном борту прилетели в Улан-Удэ, там нас встретил военный КаМАЗ, и мы поехали в Кяхту, панихида была в селе Шарагол. 17 апреля похоронили.
Катерина до сих пор не верит в официальную версию гибели мужа. Говорит, что характер ранений расходится с тем, как описывают его смерть военные.
— Ехал он в январе на учения. Изначально муж мне говорил, что обратно будут возвращаться 21 февраля. Но потом им сообщили, что будут заходить на территорию Украины, то есть мы тоже знали заранее. Но не понимали тогда, что все будет так серьезно и ужасно. По поводу подготовки к этому ничего не знаю, они сами толком ничего не знали, по крайней мере, мне он ничего не говорил.
Мне кажется, если бы была возможность, он бы приехал домой, — уверена Ногаева. — До сих пор покоя не дает то, как его гибель выставили. По телу видно, что он от осколочного ранения погиб. Никаких выстрелов в него не было. У военных несколько разных версий, но ни одной не верю. Изначально говорили, что якобы они стояли на посту и в моего мужа выстрелил снайпер в пах. Следом пошла версия, что у мужа якобы заболели почки, и его оставили в здании, сказав, чтобы никуда не уходил. Сами ушли (не знаю куда), а когда вернулись, моего мужа не оказалось на месте. На четвертые сутки его якобы нашли всего в крови. Вот как верить, если ни одной раны от пули не было, только осколочный. Я верю только тому, что видела сама.
«Мама, скинь денежку»
Пока Катерина Ногаева искала мужа, познакомилась с родственниками других военных, также пытавшимися выяснить что-нибудь о местонахождении и состоянии пропавших. Среди них Елена Чмелева из бурятской Кяхты.
— Зовут сына Чмелев Дмитрий, ему 6 мая 19 лет исполнилось. 21 февраля позвонил и больше на связь не выходил. 12 марта к нам приехали из воинской части психолог и медик, сообщили, что Дима погиб. Они приехали без документов, без всего. Сказали, в течение 10 дней должно прийти тело. Это была суббота. В понедельник мы с его сводной сестрой (у Чмелевой восемь детей, включая пятерых усыновленных, Дмитрий — родной сын) поехали в военкомат. Нам сказали: «У нас ничего нет на вашего Диму, никаких сведений по поводу гибели». Начали выяснять дальше, и буквально через два дня Дима стал пропавшим без вести.
А 17 марта нам опять из части сообщение — Дима якобы в госпитале с ранением осколочным лежит. Гаспарян А. П. позвонил и сказал: «Ваш сын находится в госпитале с осколочным ранением в ногу, состояние стабильное». Наш папа задал вопрос: «Дальнейшие действия?» Ответ: «Реабилитация». Начали опять копать, выяснять — нет, ни в одном госпитале его не было. 18-го числа я начала этому Гаспаряну звонить, писать: «Скажите, пожалуйста, в каком госпитале находится мой сын?» На что он сказал: «Мы выясняем». По настоящее время он выясняет. Мы заявили в прокуратуру, он начал идти на попятную: «Я им ничего не говорил, я им не звонил и ничего не сообщал». А у меня все звонки записаны.
В итоге я звонила в Беларусь, обзвонила все госпитали в Москве, в Ростове — нигде не было никого ни под этой фамилией и именем, ни под похожими, ни схожих с ним парней среди неопознанных. 26 марта Диму официально признали без вести пропавшим.
— При каких обстоятельствах Дмитрий пропал? В бою?
— Ничего не говорят. До сих пор мы не знаем, при каких обстоятельствах, где, что и как. Сами ведем розыск его, сами добиваемся. Обратились уже и в прокуратуру московскую, Москва отправила дело в Дальневосточный округ, город Хабаровск.
Позже я нашла видео в YouTube, где сидят четверо пленных, возле них выложена куча трупов. Я 70 процентов даю (потому что видео плохого качества, снято в темноте), что среди этих четверых — мой ребенок, он попал в плен. На основании этого видео мы добились для него статуса военнопленного, но что толку — уже столько прошло обменов, а его (или того, кто похож на Диму) до сих пор не обменяли. Нам не говорят, там он, не там он, никто не пробивает.
Дмитрия Чмелева призвали в армию в том же месяце, когда ему исполнилось 18 лет — 31 мая 2021 года.
— В сентябре, не отслужив и полугода, он подписал рапорт на контракт. В июне звонил посоветоваться насчет контракта, я его попросила подождать хотя бы до весны. Он же до этого учился на педагога младших классов, прямо грезил профессией, дети его обожали, он свою приемную сестру вывел из двоечниц в хорошисты. Но заболел прошлой весной ковидом, пропустил несколько занятий и один экзамен не сдал. Педагог встала в позу, пересдачу запретила, поэтому Дима и оказался в этой армии. Я как подумаю о том, что если бы ему разрешили сдать этот несчастный экзамен…
Елена повторяет, что сына отправили на войну «необученным».
— Приказ пришел 13 сентября. Его отправили туда сначала под предлогом, что на учения в Беларусь. А попал на эту «спецоперацию». Он числился мотострелковым снайпером, но насколько хорошо стреляет — не знаю. Он осенью позвонил папе, ноябрь, ближе к зиме, сказал, вот, мол, дали две винтовки. И еще постоянно звонил: «Мама, скинь денежку, 200, 300 рублей». Мы для своих детей ничего не жалеем, хотя сложно, конечно, бывает, семья многодетная. И знаете, что еще возмущало, — постоянно, как ни позвонишь, он всё в нарядах. Я не знаю, ездил ли он вообще на полигон, стрелял ли, если он в наряде постоянно. Я как мама считаю, что моего ребенка туда отправили необученным.
Снайперская должность — на нее людей годами учат. Я всем в части задаю: «На каком основании вы вообще туда его отправили?» Мое мнение, у них уже всё было давно спланировано, и я вообще не понимаю, почему на спецоперацию отправили таких молодых? Если это «спецоперация», значит, там должны участвовать спецы. Так ведь? Я понимаю, если бы шла война, тогда всех подряд забирают, всех мужчин до 60 лет — все идут и воюют. А если это спецоперация, значит, там должны участвовать одни опытные военные, — рассуждает Чмелева. — Но Дима не конфликтный, он не из тех, кто будет отстаивать права, согласится и сделает всё, что скажут. Будет тяжело, трудно, но он постарается исправить всё сам. Я с ребятами, кто оттуда раненые пришли, разговаривала, они говорят: «Димка такой человек, к нему тянутся люди, с ним охота общаться». Он простой деревенский парень.
Сейчас Чмелевы пошли в поисках сына, как они говорят, «по второму кругу».
— Мы в Минобороны писали, старшие сестры сводные писали. В приемную Путина писали, в ФСБ обращались. В военную полицию 12 мая заявление написали. Мы уже везде обращались, и никто нам ничего не говорит. Звонишь на горячую линию: «Пропал Чмелев Дмитрий Сергеевич в список для обмена пленных?» — «Нет, такого нет». У меня уже истерика начинается: «Пять месяцев(!) скоро будет (21 июля), как мне сначала сообщили, что сын якобы погиб, потом — что ранен, потом вообще потеряли». А как мы его вроде бы нашли среди пленных — тишина. И никто не беспокоится, где вообще человек находится. Это же не иголка в стоге сена, чтобы взять и потерять целого человека?!
Мать солдата Чмелева признается, что собиралась сама «рвануть в Украину» —отговорили юристы.
— Я звонила в Комитет солдатских матерей Москвы: сначала там сказали: «Ничем помочь вам не можем». Я говорю, вы же организация, которая должна с матерями солдат работать, вы последняя надежда. Тогда мне продиктовали номер юриста, я проконсультировалась с ним: «Если, допустим, я сейчас соберусь, поеду на Украину?» Он говорит: «Там идут боевые действия. Вас просто задержат. Вы и сына не найдете, и других детей без матери оставите», — вздыхает Чмелева.
Когда материал готовился к публикации, Елена несколько раз меняла мнение, просила не печатать свою историю, боясь «навредить» сыну в случае обмена пленными. Сегодня она написала, что уже не боится, Диму нашли.
«Уже нечего [бояться], мы нашли сына. Груз 200», — написала Елена.
«На подтверждение гибели солдата могут уйти годы»
С юридической точки зрения статус «безвестно отсутствующий» корректнее, чем «без вести пропавший», замечает юрист, специализирующийся на военном праве, Алексей Семенов. Но любая из формулировок должна быть зафиксирована судом.
— Только при наличии решения суда статуса пропавшего или «отсутствующего» возлагает на государство ответственность за его пропажу, а родственникам дает право на выплаты. Но признать человека безвестно отсутствующим суд может только по истечении года после последних известий о человеке, — поясняет юрист. — Всё остальное, включая подтверждение статуса в Минобороны, неформально: где военнослужащий — неизвестно, он «безвестно отсутствующий». Уйти на это могут годы. На практике обычное дело, когда родственники два года ходят по судам, чтобы получить свидетельство о смерти. Только после получения этого документа они имеют право на все выплаты. Единовременная выплата, страховая — в сумме это сейчас около 7,5 миллионов рублей.
Оценить количество «отсутствующих» солдат эксперты берутся с трудом. Так, юридическое бюро Семенова с конца февраля столкнулось с ростом числа обращений в 10(!) раз — все они, по его словам, от родных пропавших солдат.
— Количество я сказать не могу, в целом цифры потерь настолько запутались, что даже приблизительные оценки в тысячах давать сложно. Вообще, пропавшие без вести на войне — это почти всегда погибшие. Особенно в войне, которая идет в густонаселенном районе. Либо солдаты погибли (могли от холода или голода даже), либо вышли куда-то к своим или врагу. И тогда они стали пленными или их вернули в строй. Важный момент в том, что российская армия изначально ни разу не озвучила число пленных. Да, есть новости про обмены, а сколько всего пленных российских солдат в Украине — не говорят, — замечает военный аналитик Ян Матвеев. — Как именно считают пропавших: обычно в подразделении проводится поверка (утренняя, вечерняя), на которой все военнослужащие должны быть. Кого нет — за тех либо указывают причину, либо считают убитым/пропавшим. То есть неважно, давно ты видел военнослужащего или нет — во время поверки, переклички командир должен знать про каждого, где он. Если на дальнем посту, то так и говорится — на посту, даже если там он пропал, допустим, или погиб. Либо человек говорит «я», либо помечают, почему отсутствует.
Всех, кого не нашли убитым (а трупы должны забирать), надо писать в пропавших. Потому что вдруг он придет завтра. Когда подразделение воюет и в окопах сложно проводить поверки, иногда на них вообще «забивают», проводят как попало и ничего на бумагу особо не записывают. А вот когда уходят в тыл, там уже и считают полноценно — кто вернулся, а кто нет. И тут уже, скорее всего, те, кто не вернулся вместе с подразделением, — уже не вернутся.
В целом, думаю, тут работает фейковая статистика, как у нас было с ковидом. Количество убитых занижают максимально, пишут «пропали». В итоге и пленные, и многие погибшие попадают в категорию «пропавших». В том числе чтобы деньги не платить, как тому отцу матроса Шкребца (матроса-срочника Егора Шкребца, проходившего службу на затонувшем крейсере «Москва», считают пропавшим без вести, несмотря на то что корабль затонул еще в апреле и небольшое число выживших давно известно. — С. Р.).
Последний материал от независимых СМИ был про 4000 погибших (у BBC — от 24 июня 2022 года) из ВС РФ. Исходя из того, что данные занижают минимуму вдвое, можно говорить о свыше 10 тысячах погибших российских солдат. Может быть, и сильно больше 10 тысяч. Что из этого российская армия назовет «пропавшими без вести»? Думаю, этого и Шойгу точно не знает. Ведь война — это большой бардак. Они даже при желании и вколотой сыворотке правды не расскажут всех цифр, поскольку не знают и сами. И это ведь, по сути, вопрос формулировки — очевидно, если не вернулся и не в плену, значит погиб.
Еще нужно учесть, что сейчас заметная доля воюющих на стороне России — это силы ЛДНР и ЧВК (частная военная компания), а в официальной статистике их никто не учитывает. Российская армия занижает потери в том числе таким способом, — говорит Ян Матвеев.
