"Терезка ехала в том вагоне где случился взрыв между Сенной и Техноложкой. Господь сохранил ее, за небольшими вычетами – лопнула барабанная перепонка в правом ухе, вырван кусок мышцы на бедре (размером с пятак). Взамен этого по всему телу впилось много микроосколков, которые не вынуть – очень крошечные, ранки поверхностные. Айфон во время взрыва выбило, и он где-то там в недрах метро и остался".
Это запись в блоге петербургской писательницы и блогера Лары Галль датирована вечером 3 апреля. Младшая из трех ее дочерей, 18-летняя Тереза сейчас в больнице – ей сделали операцию, и она в скором времени вернется домой. Лара Галль говорит, что до звонка мужа ничего не знала о взрыве в вагоне метро на перегоне "Сенная площадь" – "Технологический институт":
– Позвонил муж и сказал: "Не пугайся, сейчас одна женщина приведет Терезку, она была в метро во время взрыва". Раздался звонок в дверь, вошла незнакомая женщина, привела моего ребеночка, Терезку. Нога в крови, шарф в крови, голова в крови. Ребенок рыдает и говорит, что не помнила моего номера телефона наизусть, а ее айфон отбросило взрывом и она не стала его искать. Она вылезала через окно, и эта женщина ее увидела и отвела наверх. По эскалатору они поднялись на метро и ушли. Они одними из первых покинули станцию – до того, как там появилось оцепление.
– Как далеко им было идти?
– От метро "Технологический институт" до нашего дома 10 минут пешком.
– То есть вы узнали о взрыве лишь вместе с сообщением, что ваша дочь пострадала?
– Да, я не знала новостей совсем. Это событие сразу стало личным.
– Что было дальше? Вы вызвали скорую?
– Я сперва кинулась обрабатывать раны, – у меня включился какой-то внутренний медик – промыть антисептиком, присыпать. Когда я все это сделала, я поняла, что нужно вызвать скорую: у нее голова болела и рана на ноге была очень большой. Хотя она вопила: я не хочу в больницу, скорая меня отвезет в больницу, – было очевидно, что дело плохо, домашним уходом не обойтись, и мы вызвали скорую. Было очень много вызовов, потому что уже информация о взрыве пошла. Они довольно долго ехали, но я не ощущала это время, не думала о том, долго они едут или нет. Мы просто с ней держались, она плакала, вспоминала, что-то рассказывала, а я по всему телу находила ранки от микроосколков, их мазала, мазала. Потом приехала скорая, экипаж состоял из молоденьких девочек, но они были такие разумные, тихо, спокойно меня убедили, что все равно нужно ехать в больницу, дело не только в большой и страшной ране на ноге, а в том, что могут быть внутренние гематомы, нужно сделать как можно быстрее КТ. Я говорила: столько раненых, наверное, будет не до нас, у нас все-таки не так плохо дело, но они нас мягко-мягко увлекли в больницу.
– Кроме большой раны на ноге и множества мелких у нее еще что-то было?
– У нее разорвало барабанную перепонку, но это выяснилось при осмотре. Барабанная перепонка в правом ухе и разрушены слуховые косточки внутри. Ей будут делать операцию, восстанавливать это все (интервью записывалось до операции. – РС).
– Ваша дочь описывала вам происходившее? Она, очевидно, была в вагоне, где собственно взрыв произошел?
– Да, она была в том вагоне, где произошел взрыв, и она удивительно мало повреждена при этом. Это какое-то просто чудо. Она рассказывала, что поезд уже отъехал от "Сенной" (она ехала от метро "Невский проспект"), и вдруг раздался взрыв и погас свет. Она описывает это как хлопок, после которого заболела голова, ее отбросило к двери. В это время упал какой-то мужчина, который стоял рядом с ней, а люди завопили: "Мозги, мозги". Очевидно, у него голова треснула или его разорвало. Это было ее самое страшное впечатление. После этого, – она сказала, – она сползла на пол, села и замерла. После этого поезд тронулся, и она ощутила облегчение, что машинист все-таки потащил поезд дальше к станции, не оставил на перегоне в туннеле.
Как только поезд пришел к станции, там уже был свет, и она через выбитое окно выбралась и кинулась прочь, там ее подхватила эта женщина, которая ехала в том же вагоне, она ринулась на помощь тем, кто пострадал, увидела Терезку и повела ее наверх. Терезка говорила: "Хочу домой к маме, только домой к маме". Эта женщина, удивительно, как она вняла, – вытребовала у Терезки номер телефона, который она помнила, – телефон ее папы, – позвонила ему, сказала, он позвонил, предупредил меня. То есть эта женщина замечательно собранно все сделала, прочувствовала, – не сказала, что нет, тебе надо скорую, – привела домой, хотя трудно было вести с такой раной ребенка домой. Я не спросила ее имени, я была в таком ступоре, как идиот, кивала, махала рукой, не спросила даже, как человека зовут. Если она каким-то образом сейчас может увидеть это, передайте ей, пожалуйста, невероятную благодарность. (Здесь интервью прерывается на некоторое время слезами Лары Галль. – РС).
Из блога:
"Больничный психолог нас нынче построил в коридоре и всяко не одобрял что нас так много – родственников, пришедших к Терезке, а ей мол надо спать, а не вот это все. Надо, мол, гладить, за руку держать, и говорить что в будущее надо думать, а не вчерашнее вспоминать, что было, то прошло. Потому что это правильно. А мы ржем, и Терезка с нами ржет, и вспоминает с разных ракурсов что вчера было... Ну нас правда много и все друг друга любят, и мы поневоле стягиваемся в кольцо, когда что-то такое случается. Ну не такое-такое как в этот раз со взрывом в метро, а менее экстремальные неполадки. И Терезке спокойнее, когда все любимые рожицы вокруг и свидетельствуют относительную стабильность мира, который очень сильно рвануло у нее вчера... Рассказала ей, как Малка собрала ей денег на новый айфон от всех-всех. Ребенок в изумлении. Я смотрю на нее и чувствую как ее втягивает обратно из черноты пограничного опыта в круг обжитого и светлого мира".
– Вы посещали Терезу в больнице, у вас ощущение, что произошедшее уже отошло чуть-чуть в прошлое?
– Это очень трудно оставить позади, когда на теле все эти свидетельства. И потом, все время приходят следователи, психологи, и ей нужно проговаривать эту ситуацию без конца. Это, конечно, хорошо, это вымывает токсин происшедшего, когда проговариваешь все, но она уже порядком устала. Ей хочется, чтобы мы там все были с ней, и нас всех стянуло к ней в больницу. Она на нас смотрит, и как-то в привычных диалогах наших, в обычных обменах репликами, шутками, она живет и держится. Мы стараемся отпихнуть подальше, что случилось вчера. Но это ведь все равно случилось только вчера...
– Но она смеется с вами, то есть не в шоке?
– Нет, это не истерика. Просто наш обычный способ взаимодействовать, осмыслять происходящее, мы над всем немножечко иронизируем, прикалываемся. Сейчас смеемся над тем, как голова побрита смешно, как ей идет, что там зеленкой намазано, а тут зашито (смеется). Пытаемся как-то гуманизировать трагедию, потому что, когда такое происходит, отбрасывает в такую черноту, черноту и одиночество, куда никто не может дотянуться, – пограничное состояние, ужас, – а мы стараемся втянуть обратно, и она благодарно втягивается. Но все равно это все переживать ей придется самой на каком-то уровне, куда нам не дотянуться.
– Следователи разговаривают с ней о том, что произошло, просят вспомнить людей, с которыми она ехала?
– Да. Всех интересует этот упавший мужчина, подозревают, что именно на нем было взрывное устройство, потому что он первый пострадал от взрыва. Всех очень интересует его внешность, а она, как любой подросток, ехала, упершись в свой айфон, и не может вспомнить его внешность, ничего.
– Вы обсуждали с дочерью или про себя думали о взрыве, что такое обычно всегда где-то вдалеке, с кем-то еще, а тут вдруг оказывается прямо рядом?
– Да, я думала о том, что все эти теракты совершались где-то: Израиль, Москва – самая ближняя точка. А когда в Питере были теракты, психика заслоняет: рутина жизни обычно очень упруго защищает тебя от мысли, что это может произойти с тобой. Потому что, если все время думать, что это произойдет с тобой, когда же жить тогда. То, что сейчас это случилось с нами, – это, скорее, подлежит не осмыслению, а проживанию, это, скорее, чувственный опыт, чем рефлективный. Я сама попала в аварию, когда была беременна второй дочкой, – было лобовое столкновение автобуса с "КАМАЗом", там было больше погибших, чем в этом теракте. Я помню, это все очень долго, годами переживалось, этот страх, эта тревога. Я не знаю, как она это будет переживать и проживать. Но она переживет. Как-то проживем.
– Вы коренная петербурженка?
– Нет, мы переехали в Петербург в 2004 году из Краснодара.
– Но у вас есть чувство, что этот город вам родной?
– Мы сюда и переехали, потому что у нас было это чувство. Были и еще причины, жаркий климат нам не показан по здоровью. Мы сюда переехали, здесь мои дети выросли, вышли замуж. И Терезка уже выросла, считай.
– У вас есть ощущение, что из-за произошедшего город как-то поменялся? Есть ощущение какой-то общности?
– Я смотрела, как люди реагировали на беду – таксисты и просто водители сигналили, что едут туда-то, возьмут кого-то. Вчера моя средняя дочь добиралась в больницу от метро "Приморская", из одного конца города в другой, метро не работало. Шла по дороге, ловила попутки, один человек заломил большую цену, она заплакала, а следующий парень ее подхватил и сказал: "Я вас отвезу". Прямо в больницу отвез, когда узнал, в чем дело, – не в том направлении, в котором ему было нужно, по пробкам. Вчера, когда я возвращалась из больницы, в полдевятого, у метро уже стояли цветы, свечи. Стояла группа студентов (район-то студенческий, "Техноложка"). Они отдавали часть себя, своего духа, тепла – туда, где была беда. Я смотрела на них и думала: "Спасибо. Это же так нужно, отдавать часть себя". Эти люди – мои люди. (Здесь интервью вновь прерывается слезами. – РС).
– Для вас важны версии, кто это сделал, вы следите за этим?
– Думается об этом, но только очень отдаленно, не первым эшелоном мыслей. Я пыталась как-то понять по политологическому раскладу, кому это нужно было, эти теракты. Это какая-то цепочка, выбирать какую-то из версий – все равно выбирать промежуточную, а это вообще не мое дело. Тут нет такого, как в кино: "Я хочу, чтобы виновные были наказаны", весь этот дурной драматизм и пафос, у меня нет такого. Может быть, кому-то это надо, чтобы виновные были наказаны, мне – нет.
– Около полутора лет назад была авиакатастрофа над Синаем, в самолете было много людей из Петербурга. Кажется, в обществе она забылась довольно быстро. Люди привыкли, кажется, к таким страшным вещам? Я думаю о том, что сейчас произошло, опять это быстро забудется?
– Конечно, это быстро уйдет. И должно уйти. Совершенно не нужно чтить зло тем, чтобы помнить о нем постоянно и упорно. Это только на руку злу, чтобы его помнили, растравливали и расчесывали эти раны. Это оно хочет себя таким образом декларировать, но слава богу, человеческая психика не такая, чтобы его помнить. Жизнь затягивает это все.
