ИЗБИЕНИЕ
Он матерился, орал что-то, харкал на мое скрюченное тело и жал туфлей на щеку, как будто пытался потушить бычок. Последнее, что я смог сделать, – крутануться и подсечкой сбить водителя. Дальше – опять «футбол». Можете не верить, но я такого и врагу не пожелаю. Как бы это ни звучало, но даже при разбоях я никогда ни над кем не издевался и всегда бил один. Связывали другие.
Когда они немного подустали, то притащили мокрую тряпку: думали, что буду мыть полы. Но я не смог этого сделать – еле ходил. За отказ меня опять избили. Вернее, запинали, так как я лежал на полу со скованными за спиной руками.
Лежа на полу, я увидел, как из углубления затемненного помещения вышел человек с видеокамерой. Камера была большая, даже надпись «Панасоник» была видна. Начали устанавливать ее на телевизор, поменяли кассеты и со словами: «Посмотри, вот ваши авторитеты. Ты же из города N? Значит, тебе известен должен быть этот человек!» – включили запись.
На экране действительно показалось знакомое лицо. Мало того, я к нему подходил перед этапом, интересовался, как «встречают» (бьют) в этой тюрьме. Он мне ответил: «Да так, «пыль» стряхивают!»
Теперь я видел, глядя на экран, как эту «пыль» стряхивают. Этот же человек, бывший смотряга тюрьмы, ползал на карачках и плача кричал: «Дяденьки, не бейте!» Было слышно испускание газов и ржание охраны и окружающих. Вот, думал я, вот эти наркоманы, которые рвутся во власть, чтобы общее использовать в личном плане, еще и решают судьбы «мужиков» (общей массы зэков), а сами так позорятся. Обидно было до слез.
Получив отказ при очередной команде мыть полы, они меня опять избили, а через некоторое время, грубо подняв, сняли наручники, провели в комнату обыска, чтобы я собрал вещи. Я их просто побросал в сумки – раздавленное мыло и выдавленную зубную пасту я подымать не стал. Также не стал собирать посуду, которую всегда брал на этап, так как в нее помочились.
И среди зэков есть мразь, но среди ментов ее больше. Но ведь после работы, наверное, приходят домой, изображают любящих отцов и мужей. И не понимают, что кто-нибудь может положить голову лишь бы им отомстить. Мстить же – я и сам так думал – надо по примеру японской якудза: через близких родственников. Тогда, наверное, этот беспредел – я думаю, даже похлеще, чем в Гуантанамо, – прекратится.
В КАРЦЕРЕ
Когда меня вели, вернее, тащили, всё очень сильно болело, даже сумка волочилась по земле. Как потом оказалось, от ударов по спине и ягодицам кожа разошлась, я был ободран со всех сторон. Позже покрылся затягивающейся корочкой.
Спустя полтора месяца, когда мать приехала на свиданку и увидела иссиня-черные синяки и рубцы, он не поверила, что так избивают менты. И было обидно вдвойне, так как не поверила сыну мать. Но в тот момент надо было терпеть десять дней до этапа.
Меня вывели на улицу, погрузили в уазик и привезли в другой корпус, хотя расстояние было не более пятидесяти метров. Сделали это специально, чтобы меня не было видно из окон камер тюрьмы. В том корпусе располагался карцер.
Перед водворением в него меня вытряхнули из моей одежды и бросили мне робу. По виду и по запаху можно было сделать вывод, что она была пропитана мочой. «Одевай», – приказали мне. Я отказался. Заработала видеокамера, и раздался голос начальника оперативного отдела: «Вы отказываетесь выполнять правила внутреннего распорядка?»
Объектив смотрел на меня. «Нет, не отказываюсь, но меня с ними не ознакомили!» – сказал я. Принесли плакат, где было написано, что перед водворением в карцер заключенные должны переодеваться в робу: «Ясно? – спросил он. – Одевай!» Я ответил отказом и сказал, что роба – мокрая от мочи.
Начальник ответил: «Ну и что?» Меня начали опять избивать, но уже не пятнадцать человек, а шесть. Стало еще больней, но сознание я не терял. Подумал: «Может, головой обо что-нибудь удариться» – и, вырвавшись, воткнулся головой в стену. Но не отключился.
Началось всё снова: камера, вопрос, отказ, избиение. Я еще раз умудрился вырваться, воткнуться головой в стену, но, оставшись в сознании, заметил окно. Через просвет в верней его части я увидел тротуар и идущих людей. Я хотел кинуться на окно и, порезавшись, заорать: «Помогите!»
Но охранники перехватили мой взгляд и облепили меня со всех сторон. Зато больше не били – закрыли в карцер. Босиком, раздетого до трусов, со скованными наручниками руками за спиной. Стекол в зарешеченном окне, несмотря на март, не было.
