Переполненность камеры бросилась мне в глаза сразу. В помещении, рассчитанном на восемь человек, находилось двадцать, да нас двое. Казалось, что дым самосада и сигарет – при влажном воздухе – долго не выдержишь и задохнешься.
НЕ СМОТРИ В ГЛАЗА
В замкнутых помещениях съём информации о человеке по невербальным знакам происходит моментально. Поэтому когда в камере появились мы, новенькие, множество глаз устремились – на доли секунд – на нас, а потом приняли прежнее выражение безразличия.
В последующем я узнал, что смотреть в глаза здесь не принято, если ничего не хочешь сказать. После краткой процедуры знакомств (кто, откуда и так далее) предложили помыться с дороги, а пока знакомились и чифирили, другие кипятили воду самодельными кипятильниками (бульбуляторами). Бани, в виду переполненности изолятора, не бывает по полтора-два месяца, поэтому моются на отхожем месте – пятаке. Мне пояснили и показали, как это сделать.
В течение нескольких дней новичков не трогают, создается полное впечатление, что ты никому не интересен, но это не так. За тобой наблюдает множество опытных глаз, своего рода психодиагностов, которые выявляют слабые места новеньких, чтобы в дальнейшем иметь возможность надавить либо похвалить за их поведение. Все происходило не так, как я видел в фильмах, а намного проще и гуманней.
УРОКИ ОПЫТНЫХ
Так потянулась череда дней, похожих друг на друга. Почему-то постоянно хотелось спать, но приходилось спать в две смены, и нередко вальтом. После такого сна необходимо было проверять вещи на наличие вшей, которыми камера кишела. Постепенно, вливаясь в новый коллектив, начинаешь обращать внимание на такие мелочи, как цена хлеба. На воле это не нужно было. И главное – мысли о доме, близких…
В тюрьме своя жизнь: в чем-то лучше, чем на воле, в чем-то – хуже. Дисциплину в камере поддерживает более опытный сиделец, который, в свою очередь, подчиняется более способному и опытному. Не приветствуются громкие разговоры, крики, мат, рукоприкладство – за это можно и пострадать от общей массы. Ты становишься частичкой преступного мира, с его законами и порядками.
Первое, о чем говорят новичкам, – нельзя верить ментам ни под каким предлогом. И необходимо меньше с ними общаться. Были моменты, когда мне приходилось, видя несправедливость со стороны камерных авторитетов, сдерживаться, чтобы не сорваться в драку. И мне доходчиво объясняли, почему драться нельзя.
Со временем я научился контролировать эмоции, а в тюрьме это очень пригодилось, так как следствие затянулось почти на три года.
ЗАПУГИВАНИЕ РОДНЫХ
Время от времени меня забирали на допросы в управление внутренних дел (УВД) города по новым обвинениям. Я приезжал обратно подавленным, так как оперативники, пытаясь заставить меня взять на себя ряд нераскрытых преступлений, издевались над моими родственниками: угрожали, оскорбляли – и всячески давали понять, что для них они не люди. Из-за сына.
Перед этапом к следователю я подвергался мощному психологическому давлению, мне всю дорогу рассказывали, как будут насиловать мать, сестренок, жену, если я не возьму на себя преступления. И сейчас, по приезде, только от меня, мол, будет зависеть, поедут домой жена с матерью (которых заманивали сюда же просьбой привести тормозок сыну) или нет, так как в случае отказа им подкинут героин.
Приезжая в УВД, я видел то жену, то мать и очень боялся, что оперативники осуществят задуманное. Периодически опера закрывали мать и жену в разных КПЗ с тем, чтобы об этом они рассказали сыну и помогли им сломать мое сопротивление. Приступ бессилия я испытал, когда опер в кабинете ударил жену за то, что она улыбнулась, увидев мужа.
Но сделать я ничего не мог. Жалобы игнорировались, но после их написания начинались ночные приезды оперативной группы с целью запугивания, их мат и угрозы слышали почти все соседи, но боялись заступиться, так как это была власть.
Зная обо всем этом, когда приезжал обратно в камеру, я не мог уединиться, чтобы элементарно заплакать. Ненависть к государству и ментам переполняла все мое существо и выливалась в агрессию по отношению к персоналу тюрьмы. Месть была единственной целью, которая помогала мне выживать в тюрьме в течение почти трех лет, пока шло следствие.
За это время ломались все мои внутренние ценности и мировоззрение. Жена, боясь, что я узнаю о сексуальном надругательстве оперов, развелась со мной. Оставшись один, я держался за связь с домом, которая осуществлялась через контролеров, носивших записки. Были редкие свидания, после которых жить не хотелось вовсе.
Я был одним из многих, кто сам перечеркнул свою судьбу и находился в тюрьме. Но жизнь продолжалась…