Устойчивой тенденцией последних нескольких лет в Казахстане является возрождение такого явления, как политический донос. Гражданских активистов Серикжана Мамбеталина и Ермека Нарымбаева в Алматы судят по заявлению сразу двух организаций «национал-патриотического» толка о том, что они якобы распространяют через социальные сети «оскорбляющие казахский народ отрывки из книги Мурата Телибекова «Ветер с улицы». В противостоянии блогеров Ботагоз Исаевой и Ермека Тайчибекова обмен жалобами друг на друга закончился заявлением первой о том, что она была вынуждена уехать из страны, а также осуждением последнего на четыре года тюрьмы.
С нового года в силу вступило постановление о том, что за сообщение о коррупционном преступлении заявитель может получить солидное денежное вознаграждение. Но, как утверждают правозащитники, такая формулировка совсем не ограждает от диффамации, в том числе ради наживы.
Доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории Российской академии наук и автор книги «Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в XVIII в.» Евгений Анисимов в интервью Азаттыку говорит, что культура политического доноса стала обязательной и повсеместной в начале XVIII века после введения в действие документа «Слово и дело государево». В нём Пётр I указывал доносить на всех людей, кто не только что-то замышлял против государства и самого Петра, но и просто говорил об этом.
ДОНОСЫ И ПЫТКИ
Азаттык: Политические доносы были всегда. Вспомнить хотя бы тех же делаториев в Древнем Риме или сикофантов в Древней Греции. Но почему Пётр, будучи реформатором, от политического доноса, как формы, не отказался?
Евгений Анисимов: История политических доносов в России начинается с усиления роли Москвы, поскольку именно великий князь Московский ввёл понятие обязательности политического доноса при переходе к нему князей и бояр из других государств. Это впервые было внесено в так называемых крестоцеловальных записях, когда человек целовал крест в знак того, что он выдержит и реализует договор [с князем]. И одним из главных пунктов этого договора была обязанность донести, если человек вдруг услышит о попытке бегства, измены, убийства и тому подобное.
Культура политического доноса – довольно сложная. У неё есть и человеческая составляющая, поскольку мне иногда кажется, что в человеке имманентно заложено основанное на зависти желание донести.
Культура политического доноса — довольно сложная. У неё есть и человеческая составляющая, поскольку мне иногда кажется, что в человеке имманентно заложено основанное на зависти желание донести. Как правило, это связано с политической культурой, которая этому способствует. В тех государствах, где демократия, где политический плюрализм, там доносы бессмысленны. Просто публикуется в газете Times или другом издании какая-то информация и общество это изучает. В других обществах это не так.
Второй аспект состоит в том, что донос в России функционировал как часть управления. Огромное пространство государства не было охвачено чиновниками, которые наблюдали бы за исполнением законов, поэтому государство очень часто поощряло донос, чтобы узнать о контрабанде, о незаконном обороте товаров. И за это обещалось серьёзное вознаграждение. В 1711 году даже был создан штат официальных доносчиков — фискалов, которых все тут же возненавидели, потому что они не только собирали доносы и сами доносили на какие-то злоупотребления, но и участвовали в них.
Что касается доносов политических на возможное совершение государственных преступлений, то 99 процентов процентов из них не имели под собой никакой реальной основы. Это были доносы, связанные с произнесением каких-то непристойных слов в адрес императора, каких-то сомнений в том, что государь делает что-то правильно.
Азаттык: Когда поступал донос, и тот, на кого донесли, и тот, кто донёс, подвергались пыткам. В чём был их смысл?
Евгений Анисимов: В словаре Даля есть такое выражение: «Доносчику — первый кнут». Но это не совсем верно. Когда доносчика и того, на кого донесли, приводили в Тайную канцелярию, сначала записывался сам донос и показания свидетелей. Свидетели должны были подтвердить слово в слово то, что было сказано о преступлении. Но когда выяснялись расхождения в показаниях — например, человек, на которого донесли, утверждал, что ничего не совершал, — тогда его начинали допрашивать, и постепенно дело доходило до пытки, во время которой он должен был либо подтвердить слова доноса, либо их опровергнуть. Если он трижды под пытками опровергал свои слова, то тогда подвешивали доносчика, потому что считалось, что он «не довёл» свой донос, что он оболгал человека. Были даже случаи, когда одновременно подвешивали, пытали и доносчика, и того, на кого донесли, чтобы точно узнать, что преступного было сказано. Если ничего не выяснялось и в таком случае, начинали пытать свидетелей.
Политический сыск во все времена был циничен и прагматичен. Ему нужно было точно установить преступление в словах или действиях. Поэтому система пыток была, как правило, обязательной, потому что считалось: человек при физической боли не сможет ничего утаить. Эту идею, собственно, и Ежов проводил. Сталин тоже был сторонником пыток.
СВЯЗЬ ВРЕМЁН
Азаттык: Репрессии и доносы 30-х годов XX века — это прямые «потомки» доносов XVIII века?
Евгений Анисимов: В 1734 году один пьяный человек кричал: я этот Кремль взорву. На него донесли. В 1934 году — и это есть в мемуарах подруги Бориса Пастернака Ольги Ивинской — другой мужик таким же образом кричал, что Кремль взорвёт. И его тоже замели. В 1740-х годах разбиралось дело о бумажке, которую подобрали в монастырском сортире. Она была измазана калом, но на ней был титул императора. По этому поводу начали расследование.
В 30-х годах XX века попробовали бы вы использовать газету «Правда» в сортире. Есть какие-то волны. Почему мы сейчас боимся возможных репрессий? Потому что периодически накатывается эта паранойя, когда слово — уже есть преступление. Поэтому свобода слова — наиважнейшая из свобод, поскольку в этом случае произнесённое слово не является преступлением.
Азаттык: На ваш взгляд, нынешние доносы в России и Казахстане следуют этим традициям?
Евгений Анисимов: С точки зрения государства и власти, то [и тогда, и сейчас] доносы — это информация. Несомненно, большинство доносчиков — легион сумасшедших. Что до порядочных людей, то они не могут доносить по моральным принципам. Есть, конечно, свои сложности. Например, в США поощряется доносительство, если нарушены какие-то права. На телефонной будке написано: если вы знаете, кто сломал этот аппарат, обратитесь по таким-то адресам и телефонам. Но там есть этическая и юридическая проблема: пока суд не доказал правдивость твоего доноса, ты — мерзкий человек. Многие порядочные люди стараются таких ситуаций вообще избегать.
Общество вообще против доносов. Но нужно понимать человеческую природу. Когда в Чечне начали публично расстреливать людей [во время войны 1994–1996 годов], были проведены опросы на тему, кто был готов присутствовать при этом. Оказывается, 20 процентов были готовы это видеть. Так и с доносами: люди, которые способны к доносам, конечно, есть.
Азаттык: В Казахстане рассматривалось уголовное дело против сторонника «русского мира» Ермека Тайчибекова по жалобе одной гражданской активистки, но в ответ он подал встречную жалобу. В итоге зачинщица его преследования была вынуждена уехать из страны, а он сам осужден на четыре года. Были ли в истории примеры, когда тот, на кого донесли, подавал, что называется, встречный иск?
Евгений Анисимов: Огромное количество! Человек, уличённый в том, что он произносил непристойные слова, часто писал встречный донос на своих доносчиков. Тем самым он пытался предотвратить казнь, поскольку государство не могло отправить человека на эшафот, пока не будет расследован его донос. Вообще, псевдодоносы как раз и были распространены среди тех, на кого донесли. Тот, кто оказался в тюрьме, тут же начинал сочинять то, чего в реальности даже близко не было.
Государство относилось к этим доносам по-разному. В одних случаях оно им доверяло и начинало раскручивать новое дело — при этом человек сидел годами. Но зачастую такие доносы просто игнорировали и выбрасывали. Контрдонос как способ спастись был очень широко распространён. На этом, кстати, построена система «подсадных уток» в камерах: уголовника подсаживают к человеку, который не раскололся. Уголовник доносит на такого человека и тем самым получает себе поблажку.
СВОБОДА СЛОВА И НЕЗАВИСИМОСТЬ СУДЕЙ
Азаттык: Где этическая грань между доносом и просто сообщением о преступлении?
Конечно, если ты знаешь о готовящемся преступлении, нужно идти и подавать заявление в органы власти, как это делается в любой демократической стране.
Евгений Анисимов: На этот вопрос очень трудно ответить. В XVIII веке один из доносчиков на допросе заявил, что он три месяца не доносил и пришёл, только собравшись с мужеством. Всегда есть риск, что, когда ты пойдёшь сообщать о преступлении, тебя или в дерьме измажут, или заставят быть стукачом и доносчиком. Конечно, если ты знаешь о готовящемся преступлении, нужно идти и подавать заявление в органы власти, как это делается в любой демократической стране. Но проблема остаётся: пока твоё сообщение не подтвердится судом, ты находишься в «серой зоне». Надо много раз подумать, прежде чем решаться на такой шаг — особенно учитывая, что часто приходится обращаться в органы, которые сами пронизаны преступлениями.
Азаттык: Есть ли лекарство от «вируса» доносительства?
Евгений Анисимов: Общество придумало много замечательных способов этого избежать. Во-первых, это свобода слова и прессы. Пресса должна быть независимой. Ещё обязательно должна быть независимость суда. Только в этом случае ты получишь большой штраф и позорящее наказание, если кого-то оболгал или написал на кого-то лживый донос. Если таких механизмов нет, политические доносы как следствие сдавленной атмосферы общества появляются непременно.
Азаттык: Спасибо.
